Ксения Рождественская
* * *

Милый мой, любовь моя. Как мне хорошо с тобой. Как я люблю трогать тебя, целовать, быть с тобой, ты не представляешь.
Милый мой, сердце мое. Ты спрашиваешь - о чем я думаю, когда вот так молчу. Неужели ты не знаешь? Я думаю о тебе. Я вспоминаю, как мы познакомились, я думаю о том, что так хорошо, как с тобой, мне никогда не было и никогда уже, видимо, не будет. Помнишь, тогда, в самом начале, ты сказал: я не хочу знать, как тебя зовут, и ты не спрашивай меня. "Нам не нужно имен", - сказал ты. Да, нам не нужно имен, чтобы любить друг друга, но иногда я так хочу назвать тебя, сказать тебе... Господи, как я люблю твое имя, как оно похоже на тебя, как бы мне хотелось поговорить с тобой о тебе, обо мне, о том, как мне без тебя черно и пусто, о том, что будет с нами. Как жаль, что ты не хочешь ничего слушать. Ты боишься, я знаю. Ты боишься, что я, как и многие женщины, которых ты любил, ошибусь, скажу что-то не то, что-то не так. А еще больше ты боишься, что все, что я скажу, будет правильным. Будет правдой. Что ты тогда будешь делать...
Мой единственный, счастье мое, все те твои женщины ничего не понимали в любви. Но ты не хочешь ничего слушать, и я буду молчать, пока молчать. Стану говорить глупости, болтать о пустяках: о том, что я купила вчера новый будильник, потому что старый почти не звонит, а если звонит, то тихо-тихо, чтобы никого не разбудить... или о том, что неделю назад я встретила на улице бывшего одноклассника, когда-то у нас был роман, смешно вспомнить... я только не признаюсь тебе, что он-то мне и рассказал, кто ты на самом деле. "Уходи от него немедленно, ты будешь несчастной всю жизнь, всю свою дурацкую и, учти, очень короткую жизнь", - просил он. И так обиделся, когда я засмеялась в ответ...
Или, хочешь, я буду рассказывать тебе свои сны. Вот сегодня мне снилось, что я просыпаюсь рядом с тобой, а ты говоришь: я хочу тебя, немедленно, немедленно, сейчас, один раз, последний - а я еще сонная, еще не понимаю, где я? почему "последний"? И вот ты поворачиваешься ко мне - и вдруг съеживаешься, становишься маленькой страшной тряпичной куколкой с разведенными руками - у тряпичных кукол никогда не опускаются руки... я беру эту куклу - тебя - в руки, а тело твое, эта грязная розовая тряпка, вдруг рвется, и оттуда - из тебя - падают куски поролона. И я вскакиваю, собираю с одеяла куски сердца твоего, пальцем пытаясь обратно их запихнуть, обратно... бегу к столу, открываю ящики, придерживая тебя, приго-варивая: потерпи, потерпи... Наконец нахожу подушечку с булавками, беру булавку, втыкаю в тебя, чтобы не выва-ливались больше у тебя из груди поролоновые кубики, ты как будто вздрагиваешь, а я шепчу: вот сейчас, сейчас я все зашью, только найду иголку, сейчас, подожди немножко, потерпи... и вдруг понимаю, что я делаю. Куколки, була-вочки. Сердце поролоновое.
Нет, не буду я тебе рассказывать об этом. Буду вот так лежать и молчать. И смотреть в потолок. Может быть, когда-нибудь, когда я не смогу больше терпеть - а это случится, счастье мое, и очень скоро, - может быть, тогда я все-таки назову твое имя. Как положено, триж-ды. И буду смотреть, как ты съеживаешься, сморщива-ешься, превращаешься в страшное существо из моего сна, с руками, навсегда разведенными в стороны, с поро-лоном внутри. А может, в черный камень, как в том ки-но, которое я тайком от тебя смотрела у подруги. А мо-жет, ты ни во что не превратишься, останешься таким, каким я знаю тебя и люблю, - темноликим неулыбчи-вым карликом с глазами, тускло горящими красным. Ты посмотришь мне в лицо голодным, страшным взглядом, и попятишься, и вскрикнешь скрипуче: Черт бы побрал тебя, проклятая девка! Узнала! Узнала!!
А я улыбнусь тебе и скажу: Вот и ступай к себе в ад.
Румпельштильцхен.
Румпельштильцхен.
Любовь моя, Румпельштильцхен.